А.В.Растягаев Поэтика заглавия «Жития одной бабы Н.С.Лескова» // Русская словесность. 2005. 7. С. 14-17. Впервые "Житие одной бабы" было опубликовано в "Библиотеке для чтения" в 1863 году (N 7, 8). Больше прижизненных изданий этой повести Н. С. Лескова не было. Однако более полувека спустя, в 1924 году, появилась публикация "Амур в лапоточках. Крестьянский роман" (изд-во "Время", Л., 1924). Составитель библиографии сочинений Н. С. Лескова В. П. Быков, напечатавший новую редакцию ранней повести писателя, утверждал, что автор подарил ему переработанный текст "Жития одной бабы". Данная редакции повести якобы не была опубликована в конце 80-х годов XIX века по цензурным соображениям. В позднейших исследованиях творчества Н. С. Лескова И. З. Серман ставит под сомнение как дату "переработки" повести самим Лесковым, так и исправность текста 1924 года (рукопись, скорее всего, утрачена)1. Безусловно, сопоставительный анализ текстов 1863 и 1924 годов был бы крайне интересен. Но в силу того, что последний не может считаться авторитетным и исправным, ценность подобного исследования сомнительна. Вместе с тем сокращения, предпринятые при редактировании прижизненной публикации лесковской повести, изменения композиции материала, преодоление публицистичности свидетельствуют о явном стремлении автора трансформировать жанр, обозначенный как "житие", в "опыт крестьянского романа". Даже на уровне поэтики заглавия факт определенной жанровой трансформации очевиден. Заглавие художественного текста "представляет собой один из существеннейших элементов композиции со своей поэтикой"2. Заглавие произведения всегда значимо и является его авторской интерпретацией, адресованной читателю. По мысли В. И. Тюпы, "заглавие - это место и момент встречи читателя с произведением"3. Исследователь выделяет в
самом заглавии произведения три интенции писателя: референтную, креативную и рецептивную. Под референтной интенцией принято понимать соотнесенность текста либо с внешним хронотопом бытия героя, либо с внутренним хронотопом героя. Заглавия подобного типа так или иначе дают социальную или психологическую интерпретацию поступков героя и направлены на объект изображения. Таковы, например, заглавия повестей и рассказов Н. С. Лескова: "Разбойник" (1862), "Овцебык" (1863), "Некрещеный поп" (1877) и т.д. Креативная интенция, явленная в заглавии, соотносит текст с творческой волей автора и приобретает оценочный характер. В заглавиях подобного типа может содержаться "эмоциональная оценка героев или описываемых событий, которая подтверждается или опровергается ходом повествования"4. Заглавия лесковских повестей "Леди Макбет Мценского уезда" (1865), "Очарованный странник" (1873) и др. можно отнести к текстам, где доминирует креативная авторская интенция. Заглавие, где доминирует рецептивный тип интенции, соотносит текст с "сотворческим сопереживанием читателя", ищет адекватной читательской интерпретации5. Подобный тип заглавий в чистом виде в творчестве Лескова не встречается. Однако следует заметить, что все перечисленные авторские интенции существуют в заглавии в динамической соотнесенности. Более того, заглавие текста и сам текст выступают всегда в единстве, и границы трех важнейших интенций бывают размыты. В этом смысле заглавие повести "Житие одной бабы" представляет особый интерес, так как в нем все три авторские интенции в равной мере претендуют на роль доминанты. В самом деле, повесть "Житие одной бабы" исследователи относят к "самым стр. 14 --------------------------------------------------------------------------------
грустным повестям о русской крестьянке"6. Внешний хронотоп бытия героини - крепостной крестьянки - соотносится с внутренним хронотопом героини повести. Неслучайно в "Житии одной бабы" необычайно резко и остро дана тема крепостничества и реформ. Отсутствие имени собственного в заглавии выводит на первый план социальный аспект: жизнь одной бабы становится метонимией судьбы всех женщин крепостнической России. При актуализации референтной интенции заглавия сюжет "Жития одной бабы" интерпретируется как история трагической любви в условиях крепостных отношений. Тихую и безответную Настю выдают замуж за слабоумного Гришку Прокудина ("прокудить" - шалить, дурить, проказничать, бедокурить или наносить вред из шалости)7. Причем старший брат Костик - глава семьи - преследует корыстную цель: он одержим страстью к наживе и, продав сестру, хочет вновь стать компаньоном Прокудина-старшего по маслобойне. Покорная позиция матери (все должно идти так, как шло издавна) мотивирована деревенской традицией. Петровна побоялась отдать Настю в магазин, в ученье, как младших сыновей: "Девка безответная... только ленивый ее не набьется; а там еще подведут под такое, что "за срам голова згинет", - и не отдала8. Помещица, которой принадлежит Настя, не вмешивается в происходящее. Барыня запросила за девку шестьдесят пять рублей (сошлись на сорока), и "тем дело покончили"9. Поведение всех героев повести, кроме Насти и Степана, обусловлено бытом. По мысли П. Громова и Б. Эйхенбаума, именно сословный быт определяет весь ход человеческой жизни: он первопричина всех горестей10. Рождение любви Насти и Степана показано тоже среди точных примет быта, но уже совершенно иначе художественно окрашенного. Поначалу Настя пытается преодолеть возникшее чувство к несчастному в браке крестьянину Степану, но не может. Тема любви исполнена лиризма и выражена с помощью песни. Читатель заранее подготавливается автором к восприятию грустного финала любовной истории. Кроме заглавия,
заголовочный комплекс данной повести включает в себя подзаголовок и эпиграф. По мнению Л. Озерова, подзаголовок "Из гостомельских воспоминаний" вносит "в дальнейшее повествование явно лирическую ноту", а эпиграф "дает запев, восходящий к Шекспиру, к песне Офелии из "Гамлета"11. Начиная с эпиграфа русская народная песня становится "действующим лицом повести, основой ее поэтичности"12. Все душевные порывы у Насти и Степана выливаются в песню. Неслучайно оба они великолепные песельники. Тема песни проходит через весь "крестьянский роман". Горестная жизнь Насти, уродливый быт и прочие напасти, описанные рассказчиком, создают драматическое напряжение, которое приводит к непримиримому конфликту между "бытом" и "песней". Уродливый быт свидетельствует о полном развале традиционных внутрисословных отношений. Песня же бросает Настю и Степана в объятия друг к другу, заменяя автору подробные диалоги влюбленных и описание их душевных переживаний. Исследователи замечали, что именно русские народные песни "усиливают трагедийность" повести, сближая ее с произведениями фольклора13. Вместе с тем Лесков продолжает и литературную традицию XIX века: изображает "сокровенный мир человека через контакт с песней, что воплотилось в "Капитанской дочке" Пушкина, "Певцах" Тургенева или "Грозе" Островского"14. Горький итог любовной истории Степана и Насти предрешен тем, что у крепостных нет паспортов, и сюжетно мотивирован нечестностью "специалиста" по подделке видов на жительство. Жулик взял двадцать пять рублей, но паспортов не дал. Песня окончательно исчезает из повести, когда власти прерывают путь беглецов в "обетованное место, где, по слухам, люди живут без паспортов". Нет больше Насти-песельницы, а есть "бродяга Настасья", "растерзанная душа" и "Настя бесноватая"15. С предельной точностью дается финал: смерть Степана от тифа в тюремной больнице и гибель обе-
стр. 15 зумевшей Насти, замерзающей ночью в открытом поле. Таким образом, референтная интенция заглавия "Жития одной бабы" обусловила совершенно понятную в советское время интерпретацию: антикрепостнический пафос повести направлен на то, "чтобы продолжать выкорчевывание крепостнических остатков и в общественных институтах и, в особенности, в личных отношениях"16. В конце 80-х годов XX века выводы исследователей творчества Н. С. Лескова становятся не столь резкими, однако по-прежнему целью литературоведческого анализа остается попытка вписать "Житие одной бабы" в контекст "освободительной борьбы" русского народа. А. А. Горелов завершает свой анализ повести следующим выводом: "Лескову хотелось верить в перманентность и плодотворность эпохи реформ, хотя слишком тяжко было наследие крепостной поры и слишком велико сопротивление всей социально-политической надстройки России освободительным тенденциям национальной истории"17. Вместе с тем в критических откликах на произведения Н. С. Лескова обращалось внимание не только на социальный аспект повести, но отмечалась и специфичность лесковских персонажей. О героях Лескова верно говорил М. Горький как о "милых иконах... праведников"18. По мысли В. Ю. Троицкого, под иконами писатель понимал не религиозную сущность лесковских персонажей, а их статичность и традиционность "в духе религиозных жанров, жанров фольклора и древней русской литературы: житий и притч, легенд и преданий, сказаний, анекдотов, и сказок"19. Исследователь объясняет обращение Лескова к житиям и хроникам стремлением придать событиям вневременную, вечную ценность20. В связи с этим жанр некоторых произведений Лескова трудно определить исходя из привычных представлений. Художественные картины перемежаются в них с этнографическими зарисовками, публицистическими отступлениями, философскими
размышлениями21. Сложность лесковского миропонимания и мироощущения отлилась в сложность лесковской художественной системы. Лесков соединил архаику с достижениями психологического реализма. Сам художественный метод писателя находился под прямым воздействием древнерусской литературы, ее способов изображения мира. Лесков сделал много для понимания единства русской литературы. Эстетическая позиция Лескова вполне соотносима с его пониманием русской действительности XIX века. В ней он видел череду бытовых укладов, сплетение древнего и современного. В творчестве Лескова прямые характеристики героев соединялись с целой системой оттеночных оценок, неприметно управлявших восприятием читателя. Традиционные жанры под его пером становились подвижны, "экспериментальны", возможности показа действительности расширялись21. Не надо забывать, что "Лесков работал отчужденно от литературной среды. Единомышленников у него было мало, и создавал он свои произведения не из расчета на известность, а в целях анализа, изучения "текущих" моментов жизни..."23. Кроме того, для Лескова, "всецело воспитанного на православии, лишенного во многом традиционной эклектичности в мировоззрении, была очевидна тенденция отторжения от православия и приближения если и в неполной мере к гуманизму, то к тем его ипостасям, которые сближались с раннехристианской этикой"24. Поэтому его обращение к жанру жития и специфика построения образа главной героини "Жития одной бабы" мотивированы не только и не столько социальным аспектом и требуют особого рассмотрения. -------------------------------------------------------------------------------- 1 Серман И. З. Примечания // Лесков Н. С. Собр. соч.: В 6 т. - М., 1973. - Т. 1.
- С. 424. 2 Тюпа В. И. Аналитика художественного (Введение в литературоведческий анализ). - М., 2001. - С. 115. 3 Там же. 4 Ламзина А. В. Рама произведения // Литературная энциклопедия терминов и понятий / Под ред. А. Н. Никлюдина. - М., 2003. - С. 850. 5 Тюпа В. И. Указ. соч. - С. 113. стр. 16 -------------------------------------------------------------------------------- 6 Серман И. З. Указ. соч. - С. 11. 7 Лесков Н. С. Житие одной бабы // Лесков Н. С. Собр. соч.: В 6 т. - М., 1973. - С. 111. 8 Там же. - С. 111. 9 Там же. - С. 124. 10 Громов П., Эйхенбаум Б. Н. С. Лесков (Очерк творчества). Собр. соч.: В 11 т. - М., 1956. - Т. 1. 11 Озеров Л. Поэзия лесковской прозы // В мире Лескова: Сб. статей. - М.,
1983. - С. 275-276. 12 Там же. - С. 276. 13 Там же. - С. 279. 14 Горелов А. А. Н. С. Лесков и народная культура. - Л., 1988. - С. 134. 15 Там же, - С. 135. 16 Громов П., Эйхенбаум Б. Указ. соч. - С. 10. 17 Горелов А. А. Указ. соч. - С. 136. 18 Горький А. М. Несобранные литературно-критические статьи. - М., 1941. - С. 88-89. 19 Троицкий В. Ю. Лесков - художник. - М., 1974. - С. 31. 20 Там же. 21 Там же. - С. 45. 22 Горелов А. А. Хождение за истиной (послесловие) // Лесков Н. С. Рассказы и повести. - Фрунзе, 1983. - С. 654. 23 Шеблыкин И. П. Русские праведники в изображении Н. С. Лескова // И. Г. Щеблыкин. Грани великих дарований. - Пенза, 2001. 24 Звозников А. А. Лесков: Опыт искания истины // Гуманизм и
христианство в русской литературе XIX века. - Минск, 2001. стр. 17